Rosary: Poetry of Anna Akhmatova (6 page)

The page is white beyond repair.

Mimosa smells of warmth and Nice

A large bird flies in moonlit glare.

And, p
laiting my braids for the night

As if I must wear them tomorrow,

I stare at the sandbars outside

And the sea, no longer in sorrow.

So much rule, so much power is his,

As he seeks no affection to gain!

I’m too wearied to open my lids,

As he calmly utters my name.

Summer, 1913

Part
IV

***

Как вплелась в мои темные косы
Серебристая нежная прядь, -
Только ты, соловей безголосый,
Эту муку сумеешь понять.
Чутким ухом далекое слышишь
И на тонкие ветки ракит,
Весь нахохлившись, смотришь - не дышишь,
Если песня чужая звучит.
А еще так недавно, недавно
Замирали вокруг тополя,
И звенела и пела отравно
Несказанная радость твоя.
1912

***

In my long dark braids interwoven

Is a delicate silvery strand, -

Voiceless nightingale, such torment,

Only you could understand.

You hear everything around you,

Ruffled, breathless, gazing straight

At the willow’s fronds – astounded,

If a stranger’s song is played.

But just recently, all about,

Poplars hushed and met in a throng,

As your ineffable joy burst out

In a resonant poisonous song.  

1912

***

"Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.
 

Поседели твои волосы. Глаза
Замутила, затуманила слеза.

Ты уже не понимаешь пенья птиц,
Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.

И давно удары бубна не слышны,
А я знаю, ты боишься тишины.
Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра".

"Ты пришла меня похоронить.
Где же заступ твой, где лопата?
Только флейта в руках твоих.

Я не буду тебя винить,
Разве жаль, что давно, когда-то,
Навсегда мой голос затих.

Мои одежды надень,
Позабудь о моей тревоге,
Дай ветру кудрями играть.
Ты пахнешь, как пахнет сирень,
А пришла по трудной дороге,
Чтобы здесь озаренной стать".
И одна ушла, уступая,
Уступая место другой.
И неверно брела, как слепая,
Незнакомой узкой тропой.
И все чудилось ей, что пламя
Близко... бубен держит рука.
И она, как белое знамя,
И она, как свет маяка.
24 октября 1912
Царское Село

***

"Sister, I have come to take your place,

In the forest, by the fire’s blaze.

Your hair grew gray. Over the years,

Your eyes were dulled and fogged by tears.

You don’t
hark the bird song from afar,

Or
see the summer lightning or the stars.

Your tambourine no longer plays its song,

And you were scared of silence all along.

Sister, I have come to take your place,

In the forest, by the fire’s blaze.”

“You have come to bury me tonight.

Did you bring a shovel or a spade?

With a flute in hand, you’re walking slow.

I will not accuse you now or chide,

It’s a pity that my voice began to fade,

And then died forever long ago.

Go ahead and put on my attire,

Don’t think twice about my distress,

Let the wind play freely with your hair.

Though your road was hard, you have acquired

A
scent of lilac somewhere nonetheless,

A
nd you stand illumined by this glare.”

And one left, left the other behind,

Conceding her place, she exhaled

And she groped her way, as if blind,

Down the narrow, unfamiliar trail.

And she felt she was always beside

The bright flame… tambourine in her hand.

And she went, like a banner of white,

Like a beam from a lighthouse
, she went.

October
24, 1912

Tsarskoe
Selo

Стихи о Петербурге

I

Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь Великого Петра.

Ветер душный и суровый
С чёрных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.

14 ноября 1913

Verses about Petersburg

I

St. Isaac’s Cathedral is clothed in

The robes of cast silver again.

The horse of Peter stands frozen,

Impatient, fierce and intent.

The harsh stifling wind will not cease,

Sweeping
the chimneys and hovering…

The new capital
still does not please

The sovereign.
 

November 14, 1913

II

Сердце
бьётся ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.

Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.

Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, —

Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.

Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, —
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.

14 ноября 1913

II

The heart beats steadily, more certain.
Lengthy years can’t leave a mark!

For our shadows are eternal

On the Galernaya street arc.

Though my eyelids are half-closed now,

I can see you there again

And in your hand, forever frozen,

Is my old unopened fan.

And because we had connected

In that moment, blissful-hearted,

As the moon was resurrected

Up above the Summer Garden, -

I don’t need the anxious waiting

By some window full of spite

And the agony of dating.

All my love is satisfied.

You and I, we’re free, meanwhile

Future bests the days gone by, -

By the Neva, dark and riled,

With the frigid frozen smile

Of the Emperor up high.

November
14, 1913

***

Знаю, знаю - снова лыжи

Сухо заскрипят.

В синем небе месяц рыжий,

Луг так сладостно покат.

Во дворце горят окошки,

Тишиной удалены.

Ни тропинки, ни дорожки,

Только проруби темны.

Ива, дерево русалок,

Не мешай мне на пути!

В снежных ветках черных галок,

Черных галок приюти.

1913

***

I know, I know – the skis will soon

Again crunch on
the snow.

Up in the sky, an orange moon,

And charming slopes below.

The palace windows are all bright,

In quietness set back.

No trails and no roads in sight,

Just ice holes shining black.

O t
ree of mermaids, do not welter,

Willow, move aside!

In your snowy branches, shelter

Black daws for the night.

1913

Венеция

Золотая голубятня у воды,

Ласковой и млеюще-зеленой;

Заметает ветерок соленый

Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.

В каждой лавке яркие игрушки:

С книгой лев на вышитой подушке,

С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,

Стынет небо тускло -голубое…

Но не тесно в этой тесноте

И не душно в сырости и зное.

1912

Venice

A golden dovecote by the water,

A comforting, alluring-green;

The salty breeze wipes out the sheen

From gondolas, restoring order.

The
gentle faces, crowding, bewilder.

Bright to
ys in every shop and nook:

A pillow flaunts a lion with a book,

The selfsame lion on a marble pillar.

An old discolored canvas of the night,

The evening cools, dull blue
against the street…

But here,
this tightness isn’t ever tight

And
no one’s stifled in the humid heat.

1912

***

Протертый коврик под иконой,

В прохладной комнате темно,

И густо плющ темно-зеленый

Завил широкое окно.

От роз струится запах сладкий,

Трещит лампадка, чуть горя.

Пестро расписаны укладки

Рукой любовной кустаря.

И у окна белеют пяльцы…

Твой профиль тонок и жесток.

Ты зацелованные пальцы

Брезгливо прячешь под платок.

А сердцу стало страшно биться,

Такая в нем теперь тоска…

И в косах спутанных таится

Чуть слышный запах табака.

1912

***

The prayer rug is all worn out,

The room is gloomy, bleak and cold

And dark-green ivy twines around

The window on the outside wall.

The roses stream a fragrant scent,

The icon lamp grows dim and sputters.

Embellished by a loving hand,

The storage chests are bright with flowers.

Nearby, the lace frame shining white…